|
v 1.1 обновл
09-04-2006 |
автор: Маленков С.К. из книги ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО Сборник полезных предложений проектов
гражданина СССР-РФ Маленкова С.К. из воспоминаний с детства до пенсии Вступление \ 1. Мой садик и мой дворик \ 2. Ванна дома моего \ 3. мой первый секрет \ 4. моя первая точилка \ 5. мой второй секрет \ 6. санки \ 7. Солнечные уши \ 8. лыжи (доски бесстрашия) \ 9. обруч
\ 10. Домино, лото, шашки \ 11. Металлолом для Поезда \\ 12. Моя
броне стена \ 13. Детский взгляд на болезнь большевизма: 13.1. Нормален ли большевизм?
\ 13.2.
Сколько стран большевизма \ 13.3. Детский взгляд на
большевизм. \ 13.4. Почему я добровольно сумасшедший? \ 14. Мои подземные коридоры
\ 15. Аллея
отца \ |
|
Рассказик 1 Твою жизнь со стороны может описать друг, враг,
завистник, юморист, авантюрист, глупец... Тебе какая интересней? Из книги "Претензии на афоризмы", раздел "о
жизни", опус 55 Мой садик и мой
дворик (часть 1) тут – иллюстрированная и разбитая на части в
одном файле
\ там – предыдущая неиллюстрированная версия там - версия
разбитого на файлы по частям оглавления |
|
2. Выходной в невыходной или
воскресенье без воскресенья
3. По дороге не по дороге или
1-5-10…
|
Между полем и магазином. Безнаказанные злодейки и беспомощные
защитники. Чистое добро. Слово не важнее дела. Худшие их врагов. Рецепты от
злодейства. Родили меня мать с отцом в 1951 году, 29 сентября.[1] Хотя это потом я узнал, что меня родили. А сначала
мне говорили неправду, что нашли меня в капусте, а то ещё, -
что купили меня в магазине. И сколько я не приставал, чтобы мне
купили ещё братишку или сестрёнку, родители не соглашались, да и никто в
городе мне не мог показать магазин, где можно было выбрать себе братишку. Многих детей, как я слышал, находили в капусте, находили
много и часто. По городу гуляло много молодых женщин с детьми в колясках, и
после находки ребёнка этих женщин начинали называть мамами. А коляски делали
несколько разных заводов и продавали в магазинах, потому что туда вновь и
вновь приходили за колясками (и за пелёнками, распашонками…) - нашедшие
ребёнка в капусте.
Но то капустное поле было волшебным.
Его не все видели, и оно не пропадало даже зимой, но ушедшие с него с
ребёнком - забывали надолго дорогу назад, не могли показать другим, долго
искали сами, чтобы унести ещё одного ребёнка, и опять забывали дорогу… Чтобы мне не
попасть на какое-нибудь волшебное поле и не заблудиться, мне запрещали во
время прогулок уходить со двора дома. А я не хотел хоть чем-то расстраивать
маму. Мне с ней было всегда хорошо. Но раз я сам
был из магазина, то искать "брата по разуму и крови" надо было в
магазине. Денег у меня не было, да я и считать не умел, не мог представить
цены. В нашем дворе и в "детском садике", куда меня
водили, никого больше не было из магазина, поэтому,
наверное, мне легче было играть одному, а другие дети больше играли в
песочнице. Капустное происхождение сказывалось. Меня многое интересовало иначе[2], чем остальных
детей, поэтому я уверовал, что я точно – не из капусты. Да и как не
верить – маме? Я расспрашивал
обо всех детях из магазина, искал бывавших там взрослых. Но что-то это был
очень редкий магазин, никто не помнил, где его видел. Или он был таким же
вошебно-заколдованным, как и капустное поле. А родители всё никак не могли
заработать достаточно денег, чтобы пойти туда ещё раз. Денег у меня
тоже не было, но выбрать-то себе брата я там мог бы не хуже мамы с папой!
Хотя я и в другие магазины мог пока ходить только с мамой, и выбирала там
тоже только она сама. И учила, как и что надо выбирать. Ведь совсем не
всё, что там есть, нам нужно. А было и то, что совсем было вредно. Странные эти взрослые. Зачем всем предлагать вредное, да ещё за
деньги? Был прямо в
соседнем магазине, например, целый отдел с большим количеством разных
бутылок. И тот, кто выпил из них, сильно потом болел, даже валялся на улице.
И становились они противными на вид. И никому их не было жалко. Этих
заболевших даже иногда наказывали, но - опять им продавали эти вредные
бутылки… Этой жидкостью
никто не пробовал стирать или мыть посуду и полы. Её брали именно пить! Такая
сила колдовства! И все тётки в этих отделах были злодейками. Они вершили своё
злодейство
среди бела дня, на людях, и им никто не мешал! Я не мог понять такого смирения
перед злодейством! И они жили в домах среди обычных людей. И их нельзя было
отличить, пока не увидишь этих злодеек за своим ремеслом среди этих
бутылок… Я понимал, что среди взрослых почему-то открыто и
безнаказанно разрешалось делать злодейство. Почему? И поэтому
взрослым нельзя доверять. И нужны богатыри, которые отделят
злодеев от обычных людей, а потом выгонят злодеев из страны или истребят. И нужны были врачи,
которые бы лечили от трусости большого количества людей перед небольшим
числом наглых злодеев. От смиренного терпения злодейства, от принесения себе
вреда добровольно…
И не было в стране
богатырей. Видно все погибли на войне. Или дрались где-то далеко. Были только
милиционеры. Но они боролись с мелкими злодеями и только за деньги в
зарплату. А у дерущихся за деньги всегда маленькая сила. Отец читал мне,
что
настоящие богатыри за свои победы над злодеями никогда денег не брали[3]. И почему нет чародея с такой бутылкой, после которой люди
забывали бы дорогу в отделы с вредными бутылками, как забывают дорогу в
магазин с детьми или на капустное поле? Одного меня в магазины
для детей (и вообще в магазины) - не пускали. Родители читали мне много
книжек, и даже многие богатыри из их рассказов не всегда справлялись с
чародейством. Что я буду делать, если у меня пропадёт память, и я не только
забуду дорогу в магазин? Кто будет помогать взрослым? И надо же сначала
вырасти богатырём, чтобы ходить на такие дела без взрослых! И я соглашался. Вдруг того, кто
мне понравится, не смогу я взять братом, потому что купят его другие, пока у
нас денег не хватает? Зачем заходить и расстраиваться? И я соглашался
подождать. Хотя взрослые почти все говорили, что
детей они любят и готовы отдать детям самое лучшее (об этом целыми днями
твердила и чёрная "тарелка" радио на стене у нас дома), на деле
получалось не так. Очень много зла делали взрослые. И очень многие
взрослые не мешали делать зло, что тоже было злом. И зачем они врали о
своей доброте и желании добра, - не понятно было. Ведь в жизни всё решали не слова, а
дела. Не умеющий правильно сказать – лучше, если правильно сделает. А говорящий
правильно и хорошо – хуже, если поступает потом не хорошо. Было мне легко и просто с любым человеком, который просто
мог тебе сказать: -
Отстань, не люблю я детей. Или:
- Не люблю детские глупости, детский лепет. Или: - Отстань,
некогда мне, не нравятся мне твои вопросы. Или ещё что-то.
Даже откровенно злые люди меня не пугали и не расстраивали, если их злость
была понятна. Я был вполне самостоятельным, независимым. Обошёлся бы без их
помощи. И я не
обижался. Ведь я тоже не всех взрослых любил. Вернее, я обожал вообще только
маму с папой, а остальные мне нравились или не нравились. "Расшибиться в
лепёшку" ради кого-то из этих "остальных" совсем не хотелось.
И в этом "виноваты они были" сами. Только шесть годков с моего дня рождения прошло после
окончания войны Великой. Победили такого злодея, как Гитлер, а с чародейками в
отделах с бутылками – справиться не могли! Эта новость была для меня
потрясением! И эти злодейки для меня остались хуже Гитлера, разрушавшего дома
и убивавшего людей в войне. Худшие наши враги – творящие зло, живя среди нас!
А сам я прожил
почти вполовину меньше мира без войны, пока только три года. И хоть
Победителем пришёл с Войны отец мой, громивший фашистов на
"Катюше", которого я тоже почитал за богатыря, да в разрухе была
страна ещё, не отстроилась и зарплаты своим защитникам и строителям платила
не великие. Не хватало нам денег, чтобы сходить в магазин за братишкой для
меня. Хотя не денег ради работал народ, а ради возрождения страны своей после
войны. По принципу богатырей. И все мы
по-своему верили: вот отстроимся заново, и всё у нас будет! Страна у нас в то
время была общая, не то, что сейчас с дуру сделали: каждый "свой
кусок" пытается строить, отщипывая у соседа. Соседей-то всегда в том
случае больше, растащат тебя по щипку и по щепоти. И ничего ты по этому принципу
не убережёшь. Начнёшь охраняться, - появится окружение из таких же соседей,
как ты, чьи щипки злее прочих. И они всё равно тебя по щипку когда-нибудь растащат. Это совсем не то, если хотеть по песчинкам
- гору вместе нанести. Жить и создавать вместе - лучше, чем
"каждый за себя". Всё стало сейчас не так, как мы мечтали, потому что нас предали
те, что считались "своими". Они хуже злодеек в отделах с бутылками.
Но они заодно против нас. И стране нужны богатыри, чтобы их победить! Нельзя строить
жизнь на смешении хороших людей со злодеями. Надо хорошим людям отделяться
от злодеев, не пускать их в свои дома, в свои магазины, в свои заводы, в
свои горсоветы… Я понял это в
три года. Взрослые, которые это не поняли за последующие 50 лет, виноваты в
том, что я потерял всё, что защитил для меня от Гитлера мой отец. Я хоть и придумал способ защиты[4], и почти
внедрил его[5], но был
побеждён ещё одним скрытым врагом – врачами[6]. Город наш
начинался до войны с бараков на пустом месте, и хотя на нашей улице все дома
были каменные и двухэтажные, я видел эти деревянные чёрные большие сараи с
комнатами для жилья вдоль длинного сквозного коридора. Немцы в войну были в
городе всего несколько дней, но разрушили его. И вот он заново
вырос. И носил имя Сталина, главного руководителя страны в то время. И я верил, что
в таком городе, что сам быстро вырос заново, должен быть хороший магазин, где я
выберу себе и хорошего братишку, и замечательную сестрёнку[7]. воскресенье без воскресенья. Сидеть - не значит сидеть. Разведчик вне разведки. Не твой
мальчик! Змеи. Кому нужны бессовестные? Выходы в невыходной и выходной без
выхода. Распутать навсегда! Воскресения без воскресения. Нелюбящий учитель
любить. Не бойся любящего! Учить и учиться надо лучше! И ходили с этим моим заданием мать с отцом "на
работу", каждый на свою, каждый день, кроме выходных. А меня отводили к
чужим людям "на догляд" и воспитание, так как денег на няню,
которая бы могла "сидеть" дома со мной, у них не было. Впрочем, в
семьях, где у детей няни были, няням разрешали и ходить, и гулять, и стирать, и еду готовить, и играть, но считалось,
что они "сидят с ребёнком". Казалось, при всём наличии понятных слов, взрослые сговаривались
называть многие вещи самым малопонятным образом. Как будто во время войны они
все поработали разведчиками, привыкли всё запутывать и никак не отвыкнут от
этого. Впрочем, было и у меня до этого две няни. Но я их уже не
помнил. Как будто побывал в "магазине выбора нянь". Одна "за
чайком" болтала с няней соседской девочки, и обе не видели, как мы
"делили" стеклянного лебедя с ёлки. В результате у соседки в руках
оказалась шея лебедя, которой она победоносно махнула передо мной…
И тут на моё
счастье с работы пришла моя мама, застав меня под ёлкой с головы до ног в
крови. Говорят, я вопил, соседка тоже плакала, а две "старые
тетери" за столом так и пили чай за беседой. Мы же, наверное, не первый
раз "вопили" с соседкой в общении длинных дней. Что пережила моя
мама в тот день, я описать не берусь… С тех пор маме говорили,
что в разведку меня не возьмут, так как с большим шрамом под глазом я очень
заметный, зато меня не украдут, так как такую примету не спрячешь. Что -
правда, то - правда, у моей мамы меня часто выпрашивали открыто, и даже
открыто обещали украсть. - Зачем тебе такой мальчик? – говорили они маме. – Это не
твой мальчик! Ты ничего ему не можешь дать! Семья была не
ленива, но бедна. Вина ли родителей? Меня чужие тёти манили и игрушками, и
велосипедом, и вкусностями… А я помнил
мамины глаза, когда не только я был в крови, а когда просто болел… В них было
столько любви и отчаяния! Ничего такого в глазах богатых игрушками тёток – не
было. Я знал, что мог маме принести несчастье даже временным уходом к чужим
игрушкам. А я не мог причинить несчастье маме. Мне не было радостно с
игрушками, если не было радости в глазах мамы. И никто не
сможет делать добро кому-то, если он стал злом в своём доме. И потом действительно, мне никогда не предлагали работу в
разведке, хотя я так дотошно умел расспрашивать взрослых, что (по их
признанию) был "лучше любого разведчика". Наверное, виной был уже
не заметный шрам, а моё понимание мира взрослых. Вторая няня
любила поить меня молоком и удивляла маму рекордами. В полтора года я выпивал
полтора литра молока за день! В послевоенном городе химиков молоко стоило
"безумно дорого", носили его по домам в ароматных бидонах жители
соседних посёлков. Правда, как видно из первой фотографии у заголовка
рассказа, я был довольно упитан в детстве, но ни в один "выходной"
я у мамы не выпил столько молока, при всей очевидной любви к ней, сколько
выпивал у няни, к которой не питал никакой привязанности. Вроде, напивался за
неделю на все выходные. Мама-то знала, что в родне у нас ни верблюдов, ни
удавов не было[8]. И однажды
мамины подружки отослали её с работы на часок раньше. И дома на кухне она
застала здоровенного "бугая"[9], - нянькиного
сына, с большой кружкой "моего" молока. Этот примитивный змеёныш[10] вместе с
"заботливой" своей сухенькой мамочкой не стеснялся
"сосать" нас. Без него мои рекорды по испитию молока были бы
невозможны… На время этого "трюка" няньке всегда нетрудно было
занять меня рисованием в комнате. Наказаний за бессовестность в стране тогда
не было, да и до сих пор почему-то не придумали. Наверное, кому-то
выгодно, чтобы и у других детей повторялись те мои несчастья… Кому-то
выгодно, чтобы были безнаказанные бессовестные взрослые. Этот случай и стал причиной моих последующих бедствий,
т.к. родителям пришлось согласиться на "услуги государства" по
воспитанию детей и присмотру за ними в "рабочие" дни недели. Меня
стали водить по утрам на весь день в "детский садик". Родителям надо было заработать много денег для воплощения
моей мечты – купить мне братишку. Что за работа такая у родителей была - я не
знал до поры, пока не увидел её своими глазами, как она делается. Причём
благодаря непонятливости взрослых, я увидел сначала "работу"[11] мамы, а
"настоящую работу"[12] отца увидел
много позже, уже после окончания школы. Но, - всё по порядку. Все дни недели для меня были одинаковы,
но были и дни особые, это выходной день. Для меня он был тогда, когда
мама с папой дома были, вместе были, со мною были. И бывало, мы никуда и не выходили из
дому в этот день, а день "выходным" был, значился таким. Назывался
он так для всех, но делать его выходным, то есть выходить куда-нибудь из
дома, было не обязательно. И никто никого за невыполнение общепринятого - не
ругал. Зачем называть общим правилом то, что выполнять не
обязательно? Не понятно. Странные эти взрослые. И меня хотят сделать таким же странным, когда вырасту?
Зачем? Чудно мне было.
Мал я был ещё, говорить-то не так давно стал, и понимал вроде всё, что мне
говорят, и что сам говорю – понимал. И меня все хорошо и правильно понимали.
А смущали
меня очень несоответствия, когда говоришь (или слышишь) вроде одно, а значит
это для многих людей – и что-то ещё совсем другое. Зачем так,
кому нужна такая путаница? Почему не
хотят люди так всё назвать, всё разное - по разному, чтобы у каждого
понятия было непохожее название? Чтобы не было путаницы в словах, в
мыслях, в делах и поступках. - Расти, - говорили мне, -
учись. Выучишься, сделаешь, может быть, как лучше, как надо. А пока делай,
как старшие говорят, и как старшие требуют. Как принято среди взрослых жить.
Ведь без взрослых ты пока не проживёшь. И я соглашался во многом, потому что уж больно путано люди
жили, не понимал я многих их напутанных поступков и отношений – без их
толкования. - Наверное, долго придётся мне
учиться этому, - думал я с грустью. Но лучше бы убрать запутанности и жить
нормально. А хотелось ясности побыстрей. Ведь можно очень
часто и очень просто избежать этой путаницы, распутать её раз и навсегда, и
утвердить незапутывающие людей привычки и правила. И не путаться
в жизни больше самим, не запутывать других. И позже я уже вычитал, что один философ считал нашу страну
непобедимой, т.к. она способна на любую изощрённость ума ответить
непредсказуемой глупостью. Да, носителей таланта непредсказуемой глупости я в
разные годы обнаруживал на разных вершинах и полках власти. Но твёрдо знал,
что победу в войне, в труде, а потом узнал, что и в космосе, и в науках –
обеспечивают носители ума, а не глупости. От пугающих своей глупостью
руководителей надо быстрей избавляться. Сначала заменить на умных, а глупых
отправить в школы. А в далёком 1954 году мечталось мне, что многим маленьким
людям (каким я был тогда) я смогу облегчить жизнь и ученье, если уговорю
взрослых отказаться от намеренно создаваемой ими путаницы. Каждый "не выходной" день выходили мы с мамой из
дому очень рано. Выходили в это время на работу почти все в нашем городе в
"невыходной" день, но эти дни выходными никто назначать и называть не
хотел. То ли город был чудной такой, то ли люди "не как все"… Но
меня уверяли, что большинство людей в стране выходило на работу
в невыходной день. Не могли не выйти, за невыход – наказывали их
другие взрослые, которые следили за исполнением правил. А в выходной –
не выходили. И никуда могли не выходить в свой выходной. Наоборот всё.
Странно. А жить приучали - "как все". И таких несуразиц было много.
Как, например, правило "все
равны" даже среди явно неравных[13]… На
химкомбинате, где трудилась большая часть всего города, вообще не могли
"отложить все дела" на выходной, работали непрерывно все дни недели,
непрерывно и ночью. И таким работникам "выходной" давали в любой
день недели, с тем же правом никуда не ходить в этот день. Взрослые как будто
соревновались
в нагромождении несуразиц в правилах своей жизни, вместо того, чтобы их устранять. На химкомбинате
работало большинство людей в городе, но даже среди этого большинства не было
всех одинаковых правил, они жили и работали между собой не "как
все". Увидишь на улице людей и ни за что не отличишь, - кто по каким
правилам живёт![14] Я так приставал ко взрослым с вопросами по этому поводу,
что мне "объяснили", что "выходными" эти непонятные
спецдни (когда все дома отдыхают) иначе ещё называют воскресными, хотя только
один из них так и называется – воскресенье, а день перед воскресеньем –
зовут субботой. И всё равно, он (хоть и субботний) – воскресный. Вот так! А ещё мне
объяснили, что Воскресением ещё называют оживление покойника. Но хотя
из проживших неделю никто не умирал, после субботы для них всех наступает -
воскресение. Умирать не обязательно, и воскресать не
обязательно. А воскресенье назначено, вроде "впонарошку", но и
вроде - серьёзно. Игра такая для всех. Хочешь - не хочешь, - играй. И напрасно
взрослые прикидываются очень серьёзными. Очень многие их игры – очень
дурацкие. Вот каким было, например, продолжение этой игры: Если кто к воскресному дню и умирал, то
в воскресение он не воскресал. И к покойнику никогда не
придирались за неисполнение так недвусмысленно названного общепринятого
правила. Его жалели, над ним плакали. Наверное, его плохо этому учили, и
когда надо было воскреснуть, у него - не получалось. И тогда все жалели, что
ему навсегда придётся остаться покойником. Но почему так плохо учили буквально всех, что не
воскресал в воскресение никто? Как не стыдно так плохо учить и так плохо
учиться? Очень много непонятного было у взрослых. И я боялся,
что и меня будут учить плохо. Вот ведь у детей - много времени, а их почти
ничему не учат. А некоторые
злорадно ещё и приговаривали: - Посмотрим, как ты будешь учиться, когда вырастешь! Это приводило и
в непонятный трепет перед предстоящим учением, и в то же время дети из нашего
дома, ходившие уже в школу, говорили, что учиться не страшно и даже не очень
трудно. Рассказывали вполне понятные даже мне вещи и смешные истории. Но хотя
я уже понимал всё, что учили старшие дети, мне это учить почему-то было
"ещё рано", "не положено"… Дурацкие правила у взрослых. Не помню, рассказывали ли мне, где
учат воскресать в воскресение. Но твёрдо говорили, что всему можно
научиться. И мне теперь было понятно, что к ученью всё же надо
подходить очень добросовестно, иначе в одно такое вот "воскресенье" всё самому себе
испортишь. Зароют потом тебя в землю и быстро тебя забудут. И почему бы не научиться многому сейчас, пока целыми днями
нечем заняться? Но большинство взрослых сговорились выращивать незнаек, поэтому в
детсадовском возрасте учат только в песочке ковыряться, кубики собирать…
"Святой
отец" рассказал, что был один человек, который воскрес в воскресенье
после смерти, и он был евреем[16], и учил других
почти 2 тысячи лет назад, а сам "святой отец" - его ученик, хоть и
молод. Он говорил, что
у того умного еврея были родители, которые не могли его учить, ибо он
был умней. Но у него был и ещё отец (!), который жив до сих пор и один может
воскрешать других и помог сыну-еврею воскресить нескольких человек, но это
было давно, а теперь он не хочет этого до определённого времени, ставя
условия и назначая кучу испытаний людям[17]. И я вспоминал мачеху и Золушку, и мне становилось грустно.
Похожее родство. Я понимал, что всех этих хороших бабушек я тоже не
увижу воскресшими после смерти и ученья у своего "папы". "Святой
отец" не любил меня и мои простые вопросы, хотя постоянно учил всех
любви друг к другу и к тому умному еврею, что смог сам воскреснуть, и
к его маме (которую тоже звали Мария, как и мою маму) и к его папе.
"Святой отец" моей бабушки не позволял звать его дедом (или
прадедом[18]) и не
любил меня, хотя дома любили меня все, выпрашивали меня у мамы даже чужие
люди прямо на улице… Как можно учить других тому, что сам не можешь? А любить – это
так просто! А ещё он учил бояться
тех, кого учил любить, бояться и того умного еврея (жившего с его отцом уже тысячи лет)
и его умного и очень любящего всех отца. Ну, этого я понять совсем
никак не мог! В своей маме я готов был раствориться от любви к ней и в её
любви ко мне, но никогда не подумал бы испугаться её, даже когда она
говорила со мной очень строго. Даже во дворе
ты – человек, пока не боишься других. Зачем бояться того, кто на тебя не
нападает, да ещё и тебя любит? Нечестно всё как-то… Но это было потом, когда я прожил ещё целых четыре года!
Пока же у нас не было бабушки в доме и её "святого отца", про
воскресения мне рассказали другие люди, и я видел жуткий
результат плохого ученья[19] –
невоскресающих в воскресение покойников. Итак, серьёзно
учиться предстояло пока только в школе, которую мы проходили мимо каждый день
"по дороге" в "садик". Там всегда видны были шумные
стайки весёлых старших детей. Там у старших детей принимают специальные
экзамены, проверяя их знания и готовность к жизни, как проверяют
машину перед выездом из гаража. А не прошедших экзамены оставляют "на
второй год", учиться повторно. Некоторые умудряются "на второй год"
остаться по несколько раз! Явно, что их машина по ходу жизни будет
постоянно ломаться. Но что они натворят для других! И всё равно среди
взрослых было много неумных, потому что школа когда-то ещё недавно была
совсем не такой строгой и учила не всех подряд. До школы можно
было несколько лет жить в играх. Говорили, что после школы учат ещё и на
работе. И в специальной "высшей школе"[20], и ещё в
других. Но на работе больше "спрашивают" и больше наказывают за
незнание. Чего спрашивают те, кто больше знает, -
у тех, кто меньше знает? Учить незнаек надо! А спрашивать надо у более умных, если чего не
знаешь. Даже мне это было ясно. И мне было очень жаль взрослых. Надо ж так себе испортить жизнь
большим количеством неумных правил! Они стараются запоминать путаницу вместо
её исправления! Утешало, что раз в школе стали учить строже, то и правила
среди взрослых должны поумнеть. С появлением более умных "новых
взрослых". или 1-5-10… По
дороге не по дороге. Без своего дома и без подходящего имени. Старшая школа с
младшими дырками. Первый – не всегда лучший?
И когда в "невыходные" дни мы с мамой рано утром
выходили из дома, она "по дороге" отводила меня в
"садик". Дорога та тоже не была, собственно, дорогой. Она
называлась тротуаром.[21] А дорогой
(настоящей) звали широкое место посреди улицы, по которому машины ездили. И
ходить по настоящей дороге пешком не разрешалось. Считалось, что мама отводила меня в "садик" всё
же по
дороге. Да ещё и "по дороге к работе". И никто не хотел
говорить, что она отводила меня "по тротуару к работе". И даже это тоже было бы
не вполне так, если бы и действительно шли бы мы по дороге. Часть пути мы шли в сторону "к работе",
к месту работы[22], которое
находилось в Доме Культуры химиков. Но, дойдя почти до ворот ДК, которые были
впереди слева, мы поворачивали не влево (к ДК), а направо - в "детский
садик". Там я оставался с воспитательницами и нянями, а мама уходила
назад, теперь уже на работу. Работала мама в Артели имени 3-ей
Пятилетки, которая находилась не в Доме Артели (такого не было), а в Доме Культуры, где
показывали кино и концерты, учили пению, танцам, ремёслам. То есть всему
этому вполне серьёзно в этом доме обучались после работы, как бы на отдыхе или ради
развлечения. Кроме
коллектива маминой "работы", находящегося в таком замечательном
доме… А днём там тому же учились дети постарше. И их группы
называли "кружок". Квадратиков или треугольников не было ни
одного. Директор ДК, видимо, не любил квадратики, а только кружки. И как-то не очень
уютно там, где один многого не любит, но всеми руководит. А "работа" (или артель) мамы находилась в подвале ДК, который в
войну был бомбоубежищем и имел "простые" и тяжёлые специальные
(стальные) двери в цепочке следующих друг за другом комнат. "Работа" такая казалась хорошо запрятанной, хотя в ней не
было ничего секретного: делала артель упаковку для "проявителей",
"закрепителей" и других порошков - любителям делать фотографии. Везде, если что-то называли чьим-то именем, то это было
имя героя или ещё чем-то знаменитого человека. Вот ведь город наш назвали в
честь Сталина, хотя Сталин никогда здесь не жил и не работал. Как и в
другом городе – Сталинграде, за который папа мой воевал, как воевал он и за
наш Сталиногорск. И в праздники он надевал много данных ему наград. Но его
именем даже артели не называли. А если не было своего подходящего героя, а назвать
как-то надо было, то называли просто: гастроном №1 или школа №12 (в которую я
потом ходил учиться[23]). Почему-то имени
героя для артели пожалели. Хотя рядом в сквере была Братская могила многих
погибших героев, освобождавших город, и на памятнике была табличка
с их именами. А их именами в городе не знали что назвать… А рядом
проходила главная дорога города – просто Транспортная, вполне достойная более
героического названия. Но и Артели дали непонятное "имени 3-й
пятилетки". Лучше бы назвали "имени №1-й пятилетки",
ведь она была первой! Или хотя бы - "имени первой электрички". На
неё все хотели успеть, кто ехал на работу к нашему химкомбинату издалека. Очень
её любили. Она была каждый день. И каждый день, - была первой! Во! А про пятилетку никто ничего и рассказать не мог. Зачем
тогда назвались так? Но в Артель все
ходили пешком из соседних домов и бараков. Электричка была ей тоже ни при
чём. И, наверно, имя
№1-й пятилетки было более знаменито, но уже занято. Или 3-я была лучше? А как
быть, если каждая следующая будет ещё лучше (что и должно быть)? Имя не гоже
менять, как пальто. А быть долго "имени давно не лучшего" – как-то
неуютно… Нет, если бы я был директором этой артели…[24] И тут взрослые
начинали смеяться. "Директору" было всего 3 года. Они никогда не
слышали ничего такого от тех, кого считали детьми, т.е. "от ничего не
понимающими" в жизни взрослых, требующих заботы взрослых[25]. И что тут
такого? Артели же нравится цифра 3? И она очень многим очень нравится. И мне
сейчас – 3. Но скоро будет – 4. Или им больше нравится пятилетка? Через два
года и я буду пятилеткой. И мне иногда
казалось, что в жизни взрослых я больше и лучше многое понимаю, чем они сами. Но №1 был волшебным. Гастроном №1
был "блатной", в домах рядом с ним жило начальство. Жена соседа
работала там. И в наш плохой гастроном они за продуктами не ходили.[26] Быть первым было почётно во многих
случаях. Хотя зачем-то иногда делали наоборот: отец говорил, что первый
разряд слесаря (и другого рабочего) – это самый слабый, самый начинающий. А
самый лучший и почётный – седьмой. Старая, видать, традиция путанных времён,
когда иноземцев всем сбивали с толку. И в школе – первый класс начальный, а вот всему
обучившиеся оканчивают 10-й. Наверно, школу окончить труднее, чем стать
самым лучшим слесарем… А вот и нет! Папа не окончил школу
дальше 5 класса. При царе детей не очень-то учили. И "вкалывать" до
бессилия надо было, чтобы просто не жить впроголодь. Потом – война одна -
мировая, затем вторая - гражданская, затем ещё несколько ненумерованных[27], затем опять
вторая - вторая мировая. Не до учёбы отцу было. А в войну он не только выучился на стрелка, миномётчика, артиллериста и ракетчика[28]. Он командовал
сложной и мощной боевой "Катюшей", а последняя запись в его
воинском билете была более "мирная" – оружейный мастер. И после войны
его послали окончить ещё одну "школу мастеров". Это было выше всех классов школы, но окончание
школы ему "не засчитывали" и 6-10 классы отец не посещал. Ботанику
и химию он не знал. Учили это только в "детской" школе и взрослых
туда не брали. Правда, не справедливо? А папа был очень хорошим рабочим по разным профессиям. Я
видел уважение к нему очень разных людей. И не на работе, т.к. "на
работе" с ним я ещё не был. "Дважды мастером" стать без
окончания школы взрослым было можно. А пропущенное из-за войны доучить со
всеми – нельзя. И мне на год раньше в школу пойти – нельзя. Дурацкие правила… А я задумывался над несовершенством "школы
мастеров", которая была и лучше, и хуже обычной школы для детей -
одновременно. И над школой вообще – задолго до её посещений. Надо же
плохое отделять, устранять! Разве трудно выучить что-то про растения и бабочек? Папа точно сдал бы такой экзамен! Только вот... для
работы ему это было совсем не нужно... И я бы выучил, но мне нельзя почему-то… Почему запрещают
хорошее? А вот оценка №1 или просто
"единица" в школе, как мне говорили, – самая плохая. А самая лучшая
– 5, а оценки 7 или 10 – не бывает. Странно. Ведь
люди учатся после школы. И, говорят, науку "арифметику" (или умение
считать) в школе с трудным названием "институт" - учат больше и
лучше. А оценки опять ставят там те же - от 1 до 5, а ведь должны давать
оценку больше, если человек это знает лучше, чем в школе!… 6, 7, 10, 20... Больше и лучше знаешь – больше и
лучше оценка. Ан, не так всё у взрослых!... А вот у спортсмена 3-й разряд – худший,
а 1-й – лучший… Нормально! И Первое место лучше Третьего… Бывает и у взрослых –
"не наоборот"! Странные взрослые… Они друг друга путают, сами путаются… Надо же
"перевязать эти шнурки", чтобы на них не спотыкаться! Куда проще было бы Первый и
лучший всегда приравнять. Пусть школьники
поступают сначала в 10-й класс, а заканчивают – в Первом. Пусть и Первый разряд для работников будет Высшим, как и
Первое место для спортсмена. Взрослые
выслушивают меня, чаще соглашаясь, реже – смеясь. Но… Всё остаётся
по-прежнему… Неужели и я
когда-нибудь стану взрослым? Мне совсем это
не хочется! Не хочу быть
одним из них! Не хочу быть, как они! Не хочу, пока они не устроят свою
жизнь умнее! Во дворе я свободен не играть в ненужную мне игру. И взрослые с
этим всегда согласны. Какая-то таинственность несовпадений и несуразиц была на многих
проявлениях жизни взрослых. Но до поры я ещё ничего не знал о работе самых
близких мне взрослых и о Доме загадочной Культуры, рядом с которым проходил
столь часто. Я знал только дорогу в "садик" и обратно. Пленные
"детского домика". Игры в чужом туалете. Враньё по сговору. Садик –
не дворик! Хорошо ли честным с врунами? Безработный на работе. Рождение
советника.
Странное это
было место – "детский садик". Детей там было, конечно очень много.
У нас во дворе дома никогда столько не собиралось. И больше времени мы
проводили в "домике". Он был похож на двухэтажный дом, в котором
жила и наша семья. Но все столы и стулья там были специально по нашему
детскому росту. И кроватки. Нигде в других домах взрослых так не было. Даже у
меня дома. И игрушек было
больше, чем дома. Но всегда не хватало той, что хотелось. За хорошие
игрушки дрались. Чего же тут хорошего? Но там было и
много взрослых, которые были с нами весь день, но считался тот домик, то есть
"садик", только "детским". И дети там были во всём подчинены этим совсём
чужим взрослым. По их команде ели в определённое время, в определённое время
должны были спать, играть и гулять. Вроде пленных на день. Нас сдавали в
этот плен, потом освобождали.[29] Дома я большую часть свободного времени
рисовал. А тут я мог это делать только в определённые часы, по
разрешению взрослых. Рисовать, когда всех вели во двор, - нельзя было. Так жить не
хотелось. А возиться в
песке, который все соседствующие кошки считали своим туалетом – я не любил.
Зачем взрослые приводили детей поиграть в этом "туалете" - не понятно
было. И я не доверял воспитательницам, которые приучали делать глупости. Но взрослые
устраивали эти "туалеты для игры" и во дворах почти всех домов.[30] Это было
ужасно. Это было намного хуже жизни дома. Ведь дома меня не
принуждали ничему[31], тем более –
не учили плохому, и я мог не играть в "кошкином горшочке". Зачем так люди всё устроили, мне было не понятно. Но зато
было очень хорошо понятно другое, что никак не хотели понять взрослые. Например, ни в
этом доме, ни вокруг него совсем не было ни сада, ни садика. Но
взрослые его звали кто "детским садом", кто "детским
садиком". Зачем им нужно было это враньё?[32] С одной стороны
этого небольшого дома был небольшой и огороженный забором двор с беседками и
песочницами, в котором росли несколько больших тополей. Возле дома, где я жил
с родителями, тоже росли тополя, огромные и толстые, их вокруг дома даже было
больше, чем во дворике "садика", но двор нашего дома никто и
никогда не называл садиком или садом. Садом все нормальные взрослые звали место с фруктовыми
деревьями. Здесь все взрослые вроде были единодушны. Но их упрямство
в назывании "детским садиком" обычного двухэтажного дома с обычным
двориком, засаженном одними тополями, – не было понятно совсем. Они "не играли", они говорили так "не
впонарошку", они, сговорившись, врали! И при этом от детей требовали постоянной и абсолютной
честности. Даже таблички
на таких домах вешали с надписями "Детский Сад"![33] Так жить
было нельзя. И я принял решение, которое взрослые
опять обозвали по-своему, непонятно – "ультиматум". Я им сказал,
что не буду ходить в домик с двориком, который взрослые зовут
нарочно садиком и при этом хотят, чтобы мы вели всегда себя и говорили -
честно. Пусть сначала
взрослые сами начнут говорить как надо – честно. И у мамочки моей надолго появился
усталый и несчастный вид. Как мне её было жалко! Её винили в том, что она не правильно меня воспитывает и
"не может справиться" с ребёнком! Неправда! Меня мама правильно и хорошо воспитывала! И она
была лучше тех, к кому её обязывали водить меня на воспитание! И от слова
"справиться" пахло принуждением и насилием, которых практически
не было в нашей семье[34]. И она была со
мной согласна, что быть честным с врунами – опасно, а воспитываться у
врунов – не хорошо. И зачем нас с мамой
разводили в разные дома на целый день почти каждый день? Мне не нравилось так! И если кому-то
это нравилось и хотелось, разве не должен я был его считать своим врагом? Но разве я
должен был стать вруном ради того, чтобы маму оставили в покое, или ходить на
воспитание к врунам? Прикидываться одним и оставаться другим – непростая
пытка для малолетки! И к чему это могло привести? Эта история стала известна всей маминой
артели. И многие ходили к начальству артели, чтобы "решить мой
вопрос". Я долго
удивлялся, когда мне сказали, что "мой вопрос",
наконец, "решили"[35]. А
"Садик" в результате так и не переименовали в "детский домик с
двориком". Что они "решили"? Не ужели они мой вопрос так и не
поняли? Говорили, что
"детским домиком" "садик" назвать нельзя - это совсем
плохо, что в "детский дом" попадают только дети без родителей
совсем, то есть чьи родители умерли. Почему? Детский
дом – это дом, где не только детские стулья и столы, но где дети и их
дела – главные. А дом, где вместо мамы стал умноженный заботой чужих мам символ мамы – надо звать МаминДом или Дом-Мама. Меня так и не поняли. До сих пор. Странные взрослые… Почему в начальники ставят не самых
умных? Хотя, раз после походов на капустное
поле или в магазин, у них пропадает память и пропадает
талант к победам над врагом[36], то править в
обществе должны взрослые без детей или даже в компании с умными детьми, а то
и просто - умные дети. Вот пожить бы так!
Но Артель
постановила: моей маме не обязательно отводить меня в "садик
без садика". Умные всё же были там некоторые взрослые. Мне разрешили ходить
с мамой "на работу", где я, конечно, не работал. Я был там как
дома, где каждое лицо мне улыбалось, где радостно рассматривали все мои
рисунки, у меня было много самой разнообразной бумаги для этого. И многие мои
рисунки со временем превращались в коробки для порошков, разъезжались по всей
большой стране. Ведь вся бумага там была именно для этого. И покупатели этих
коробок совсем не догадывались, что они держат в руках мои шедевры. И
выкидывали те коробочки в мусор…[37] Как-то жаль
становилось труд этой артели. Он жил до открытия упаковки. А труд
построившего дом или дорогу был полезен много-много лет… И я пересчитывал
"долгополезные" работы для своего будущего… Подвал бомбоубежища совсем был не подходящим местом для
нахождения в нём целыми днями. Бумажная и клеевая пыль "жидкого
стекла", густой запах силикатного клея от рабочих столов и пирамид
сохнущих коробок вдоль стен… Вентиляция бывшего бомбоубежища не
работала, трудно ныне представить себе эти переполненные людьми и бумажными
коробками катакомбы… Здесь работали инвалиды войны и инвалиды по болезни, в
которые попала в 44-м году и моя красивая и добрая мама[38]. В войну она
была стрелком вооружённой охраны химкомбината. До войны – хирургической
медсестрой городской больницы[39]. Для ставших
инвалидами по болезни, для всех работников инвалидной артели с разными
проблемами в здоровье – это был слишком своеобразный "санаторий",
похожий на тюрьму без охраны и с пытками[40]. Такая работа
их медленно
добивала годами. "Проблемы" со здоровьем у
мамы возникли значительно раньше. Когда её избил "охранник" на
"этапе" в "лагеря". Её "гнали" туда "на
воспитание" как "врага народа" по "революционному
решению" проводивших "раскулачивание" не за то, что её отец не
вступил в колхоз и не сдал в колхоз свой скот, а за то, что её малолетний
брат "участвовал" в "раскулачивании" других в толпе
ротозеев-пацанов. Простая "революционная" месть… выживших
потерпевших. Месть недавно "раскулаченных", но оставшихся в деревне
"новой беднотой". Месть всем, огулом всей семье. Всему менее
пострадавшему миру… А брат был
просто мал и глуп, бегал по дворам с группой "новых людей". Интересно… Тогда семья её
отца была больше, чем некоторые нынешние "фермы" фермеров и не
имела наёмных работников. Всё хозяйство вели – "своим горбом",
посильной работой всех членов семьи. Сначала из мести мою будущую маму выдали замуж за
туберкулёзного соседа-батрака, "на перевоспитание". Затем и его с
ней сослали в "лагеря" "на перевоспитание", "как
подкулачников". Хотя "хозяйства" "нужного ранга" уже
у обоих не было. Они оба были бедняками. Отбили "на этапе" все внутренности молодой
девчонке[41]
"воспитатели"-конвоиры, которым на эти "тонкости" было
наплевать. А деревенские жители района Котласских лагерей, знающие цену этим
"тонкостям" жизни, рискуя своими семьями и жизнями, устроили маме с
её несчастным "пролетарски-подкулачным" мужем побег, передавая
"с рук на руки", пока не дошла она до Новомосковска. Там и осталась[42], благодаря
работе там одного из братьев[43], избежавшего
каторги за умение ненависти соседей встраиваться во власть для получения
силы.[44] Поиск
справедливости и защиты после формального побега мог окончиться ещё более
жестокой расправой, т.к. виноватых уже было куда больше начальной
кучки деревенских мстителей. Опасно было "правду искать", обвиняя кого-то
во власти. Но узнал я об этом много лет позже после описанных событий. "Контора" с начальниками
артели была далеко отсюда, в другом доме. Они не были инвалидами, не
считались садистами, награждались в числе прочих начальников чаще рабочих за…
трудовые успехи своих рабочих (которые называли ИХ собственными успехами),
но… считались нормальными и более заслуженными перед родным городом, чем
труженики таких (и более крупных) артелей[45]. Я их считать нормальными, заслуженными и честными - не
буду никогда. И я увижу ещё много награждённых начальников с ненаграждёнными
подчинёнными, чьими руками были сделаны все "успехи" начальников,
отмеченных наградами… Я услышу много глупостей типа "в вашем лице мы
приветствуем и награждаем весь коллектив"… Я узнаю о множестве оскорблений
и унижений простым людям без наград, когда награды их начальников – не
считались для "их лица", хотя начальников награждали с "и в
вашем лице – ваш коллектив"… А награждённым давали немалые льготы и
блага, а создатели отмеченных наградами "успехов" – не получали
ничего… Но эти мысли были потом. А в 3 года я этого не знал. Я
решал задачи попроще. Но ведь решал! Правда, потом артель перевели из этого
подвала в цех-барак возле городского рынка. А в этом подвале оказался
"кружок", "умелые руки", в который я ходил после школы[46] с особым
рвением и восторгом. Ведь там среди прочих "наук" научили меня
строить мои первые самолёты, которым я потом посвятил лучшие годы жизни. Я благодарен этому подвалу, в котором
витал дух и мир нашего с мамой труда, хотя над нами были прекрасные комнаты
иных "кружков" Дворца. Среди них - хоровой и танцевальный, я в них
тоже потом[47] ходил. Но сначала познал я непростую работу взрослых. Бумага и
клей, разъедающий руки до язв. И необходимость сделать за день несколько
тысяч коробочек. Иначе нечего было и мечтать о покупке брата или сестры. На
еду денег не хватало. У меня появилась[48] "вредная
привычка" - замечать возникающие проблемы и искать им решения[49], приставать к
артельщикам с вопросами и советами. Сообща ведь придумывать легче! Тут и с
поддержки добрых артельщиц я зародился как советник и искатель решений в неурядицах. И когда я уже быстро изучил всю премудрость работы артели,
сам лихо клеил коробки и этикетки, меня нетрудно было выгнать "на
улицу". Кончилась зима, буйство весны боролось с запахами картона и
клея. Нет "на улицу" я не попал. Моими шагами до неё
было мерить вполне изрядно. Дом Культуры химиков города
Сталиногорска стоял между 4-х улиц в небольшом зелёном парке, который за
четырьмя высокими стенами решётчатого забора чудом уцелел и поныне в этой
части некогда относительно благополучного города, заново разрушенного уже в
мирное время с согласия новых руководителей. Как прав я был ещё 50 лет назад в суждениях об опасности
живущих среди нас врагов и необходимости от них обязательно
отделиться, не образовывать с ними в своей жизни ничего совместного! А тогда весна 55 года и газоны с травой выше моего роста
бушевали полевыми цветами и их ароматами. В этом безбрежном море я забыл
надолго беды "детского садика" без садика. Однако же, описанные тут мной проблемы – не решены, хотя
мои мысли и предложения тех лет могут быть не безразличны потомкам,
пригодиться им для вычёркивания этих проблем[50] из жизни их
детей. Если у них нет таких же дотошных "почемучек". Ведь "почемучки"
понимают проблемы лучше министров и решают их честнее. |
|
Калитка
тропы судьбы. Роковая встреча. Наказ. Начало исполнений
Эти фотографии
я уже показал в главке "Садик – не дворик!" У меня нет фото
детсада, к которому относится это событие. И не будет уж фото дома, где я
жил. Его снесли. И этот рассказ
надо было поставить перед "По дороге не по дороге..." Но… Мне хотелось
отделить все ранее выделенные мысли от того, что я расскажу тут. Чтобы не
было мистического "светофильтра" перед картиной моих повествований.
Но и игнорировать это событие нельзя. Оно слишком часто всплывает в моей
жизни напоминанием, предупреждением. Нарушение завета мне часто дорого
обходилось. Но он как бы не основной: есть ещё завет, невысказанный никем
словами, но который стоит перед целью и направлением к действиям по
завету цыганки. Как влиял
завтрак на происходившее днём? Что снилось ночью и зачем? Ведь в течение всей
жизни многие сны были направляющими, "вещими"… Но ничего такого в первые 5-7 лет и в голову не приходило.
А потом приходило и отбрасывалось. Но пришло время и осмысливать связи… Итак, в детском
садике, что на фото, я тоже пребывал какое-то время. Он ближе к дому. И,
может, его даже именовали "ясли", т.к. там была самая первая
группа-"малышовка". Но потом был ещё один, похожий. Если по забору
пойти влево и свернуть вправо на улицу, ведущую к вокзальчику на железной
дороге, то по правую руку где-то посредине был ещё "детсадик", от
калитки которого начался мой загадочный путь… Он тоже был
похож на этот дом и на дом, в котором мы жили. Но мой дом снесли, и я даю
фото соседнего, похожего по типу и быту. О качелях-каруселях тогда и не
мечтали. Всё, что было во дворе: песочница, большой помойный сундук, и ряды
сараев "плечом к плечу" – с дровами и скотиной, дававшей во двор
навозно-мочевые ручьи... Если бы
городское начальство знало, что с моим домом и "садиком" будут
связаны описываемые истории, они могли их снести и ещё раньше. Нигде пока не
намерены ставить таблички "этот дом связан с судьбой Уникума"… Итак, из калитки детсадика на
привокзальной улице мы с мамой однажды вышли задолго до моего объявления
бойкота детсаду. Был рядовой летний день. Если дни моей жизни считать
рядовыми. Тенистая улица была пуста, хотя в это время люди шли с работы.
Просто был перерыв между электричками. Предыдущая волна всосалась в
привокзальный большой гастроном. Домой надо нести продукты на ужин…
Холодильников тогда не имели. И навстречу шла
одинокая цыганка с девочкой. Цыган в городе
и в окрестных посёлках было много. Обычно они ходили толпами и приставали.
Никогда не стояли на обочинах, побираясь. Деньги из людей они выуживали
активно, и их боялись. Они не предвещали "светлого будущего",
которое обещали советское радио и "родная партия". Но их за эту
"антисоветчину" не сажали… Поравнявшись с нами, цыганка остановила
маму жестом, но не касаясь её. И сразу поторопилась сказать: - Мне не надо от
тебя денег! Это было уже
очень странно, т.к. кроме денег цыганам от прохожих и не надо ничего было…
Так чего же тебе? -
Послушай меня. Это касается твоего мальчика. Мама с ужасом заслонила меня. Меня часто у неё выпрашивали, даже
грозились украсть. Сманивали меня игрушками и конфетами… Если знать
мамину судьбу в прошлом, то можно понять её страх за последний подарок
судьбы, каким она меня считала. Сглаза или наговора цыган боялись в городе
все. Да и вообще это было время, когда очень многого боялись. Но моя обычно
"тихая" и сейчас испуганная мама была готова кинуться в бой. Цыганка чуть
заметно усмехнулась: - Я не сделаю вреда. Не бойся. Я хочу дать тебе полезный
совет. Мама не смогла
скрыть насторожённого недоверия. - Не надо мне с тебя денег, - повторила цыганка. - Только
ты запомни: твой сын не должен кидаться на стены. Он должен сказать и
отойти… Следи за этим!… Она повторила
это несколько раз по-разному. - Пусть не
бодает стены… И требовала у
матери одно – запомни! Она не была похожа на ненормальную. Но её слова никак не
походили на моё поведение. А зачем тогда эта выдумка сказана? Но цыгане
всегда чем-то старались ошарашить. Мы почти бежали
домой. Мама была напугана. Я рос атеистом,
не верил ни в сказки, ни в гадания и предсказания. И я не был забиякой и
драчуном. Мы оба скоро забыли эту встречу и больше не видели ту цыганку. Мои
"чудачества" возникли не с этого дня, раньше. Поэтому в семье никак
не связывали это с роковой встречей. Но часто возникали ситуации, которые
взрывали в мозгу те слова: - Запомни! А что же до
них? А! Не должен кидаться на стены. Он должен сказать и отойти… Пусть не бодает
стены!… А многие мои
поступки уже стали походить на "бодание стены". Вскоре прозвучали мои требования: -
Назвались садиком, пусть сделают садик! А никто и не
собирался… -
Не буду ходить в дом врунов! А куда?
Родителям надо каждый день "чуть свет" – на работу. А няни
обходились очень дорого. Да и по вине одной из нянь я чуть не лишился глаза
до первого Дня Рождения… И вот уж в
горкоме профсоюза решали этот конфликт, и не дали няню, но разрешили
"такому умному" оставаться дома одному… Сподобился.
Доверили… Да если б они
знали, что скоро я выйду на улицу с вопросом "Зачем врёт советское радио?", говорящее,
что "все равны", когда солдат и командир
– не равны!… И этот случай
привёл меня к обучению читать и писать в 3 года, к началу переписки с
чиновниками. И скоро мои вопросы получили в высших органах власти. А чем это
было не "бодание со стеной"? Но, наверное, к
министрам и к "родной партии" писал из детей не только я. Наверное, в КГБ
не было отдела по письмам детей. Хотя мои
вопросы часто оценивали, как "натравливание ребёнка на власть"
родителями. Ан, нет. Я сам честно писал, что мои вопросы рождали передачи из
радиотранслятора. Появился список
вопросов. Родителя не успевали готовить ответы. Да и многие ответы они
дать не могли. Появился Перечень
Проблем. А решений у большинства их – не было. Тогда появился
мой Перечень Предложений для Решения Проблем. И каждый год
они совершенствовались и походили на реально исполнимые. Но… Но не
исполнялись… Передо мной как
бы стояла глухая стена. И чем умнее
были мои предложения, тем стена становилась глуше. Это ведь было дико! На такую стену
хотелось кидаться! Её хотелось пробить! И я бил её! Бил, когда внедрял идеи для Як-42, давшие повышение точности полёта нашей
авиации в 10 раз! Бил для защиты своего изобретения. Бил при
создании приборов для "Бурана". Бил при
внедрении улучшений на многие иные приборы нашего КБ. И
"стена" в ответ лупила меня нещадно… Не уверен, что я
внедрил бы что-то, просто написав и отойдя в сторону. Я тогда очень много
написал и начертил. Но почти всё, оставленное без моих боёв, - погибло. Нет, не совсем
права была цыганка. И ни в одном "садике" не высажен сад без моих
ударов, и письма мои об этом – забыты!… Не выходило по наказу цыганки! А первая
крупная брешь в самой огромной стене всё же возникла, когда я её и не пробивал, а просто написал в
1981 году в Ворошиловский Райком КПСС… Написал этой "стене" и
забыл. А родилась новая система власти… Может, именно в
этой "дыре" и было моё предназначение? Но это же не
должно значить, что мои остальные победы были глупы и напрасны? Они были! И, значит, стоило "бодать стены"!?! И в 90-м году
от той записки 1981 года и её победы перевернулась вся моя жизнь. Да, не
скоро. Но после этого в течение 3 лет я написал и подал тысячи страниц своих
предложений… Я писал со "стены власти", в часть которой я быт уже
встроен в роли "депутата". Цыганка ничего
не говорила про такой оборот отношений "со стеной". И в 93 году
прошёл ельцинский фашистский переворот с расстрелом первого Парламента
России, принявшего Конституцию с
великими и желанными словами о народовластии и правовом государстве,
в запись которых я вложил много усилий и разосланных страниц… И вновь
возникла гнилая стена, и перевернула меня опять в грязь… С отобранной у меня
долей общенародной собственности страны, с страшной инвалидностью и пенсией в
эквиваленте 18 долларов. И эта новая
стена власти сделала меня более беспомощным, чем я был в 1955 году… Более 30 раз за
год я терял сознание на улице, и меня не брала ни одна "скорая помощь"… Я получил почти 40 диагнозов на мои
резко навалившиеся болезни… с отказом в лечении хоть по одному из них… Ещё одна стена.
Или – та же? Но я не умер.
Значит, миссия не закончена. И я купил ЭВМ, модем, вышел в Мировую
Сеть. И опять пишу. Появились новые
мои разговоры - "электронные" письма властям, но появились и очерки
о моей жизни. Появился сборник "Безумные проекты ХХ века",
его начало. Это мои далеко не безумные проекты, осуждённые на смерть и
забвение. Вдруг они не погибнут? Появился мой
интернет-Перечень полезных предложений. Появился и один
из кусков моего "Перечня Проблем",
который пытаются зарыть вместе со мной. Появились
очерки о моих проектах приватизации, пенсионной реформы, налоговой реформы,
конвертации валют, электронного паспорта и электронного документооборота… Появились очерки моей журналистики и мои фоторепортажи. В них повторяются многие мои
ранее поданные полезные идеи. Я их высказываю и отдаю… Я говорю и отхожу… Правда, уж
часто не могу отойти дальше своего дивана… И отсылаю не
только "стене власти". А всему миру, в интернет. И счётчики
говорят, что меня слышат и читают уже в 40 странах… И это значит, что "продолжение следует". |
1954-2004
(год 50-илетия полезных идей и Перечня Проблем!)
Вернуться в начало к оглавлению \ к страничке НОВОМОСКОВСК
ã
Фонд гражданских инициатив Ò,
МО МОИП,
1993-2017
ã
Маленков С.К., член международного Союза славянских журналистов,
главный редактор журнала Гражданская инициатива
ВСЕ
МАТЕРИАЛЫ НА ДАННОМ РЕСУРСЕ (и в копиях резервных библиотек дружеских сайтов)
ЗАЩИЩЕНЫ АВТОРСКИМ ПРАВОМ.
Ссылка на сайт,
страницу размещения, на автора книги и идей, на публикуемые на сайте издания
при цитировании или
перепечатке,
при упоминании и копировании – обязательна. Коммерческое переиздание или
патентование идей без согласия
автора или
наследников – запрещается.
Здесь Вы можете выбрать код
наших банеров и текстовых ссылок из расширенного списка
и
поставить его на Ваш сайт
Ждём
отзывов международных правозащитных организаций, юристов, политиков,
руководителей стран и парламентов,
влиятельных
и простых людей.
Наш адрес: 123458, Москва,
ул. Твардовского 13-2-169, тел. 8-925-537-28-07 \ 8-926-294-00-31 \ Skype: uniqum53, uniqum-star 
E-mail: fogrin@rambler.ru
Предупреждение:
Почтовые адреса даются только для переписки на темы сайта и его публикаций.
Использование
адресов электронной и обычной почты для рассылки рекламного или иного
информационного
мусора будет
наказываться.
обновление 02-04-2017fog